Жребий защищать Отечество выпал Василию Самойлову в восемнадцать. Он ушел на фронт, будучи студентом второго курса нарьян-марского педагогического училища. Ему посчастливилось остаться в живых. Окончив Великоустюгское минометное училище, вчерашний студент стал командиром истребительного противотанкового взвода. Самойлов перенес три ранения, награжден орденами Красной Звезды и Отечественной войны I степени. Василий Петрович участвовал в боях за Идрицу, Великие Луки, Невель, освобождал северную Белоруссию. Сегодня нашему герою восемьдесят. Несмотря на тяжелую контузию, память сохранила события шестидесятилетней давности.
Последний бой
— Я только вернулся из госпиталя, как меня снова ранило, — вспоминает последний бой Василий Петрович, — прошло всего четыре часа, как принял взвод. Я даже не успел познакомиться с пополнением. Вообще-то, после второго ранения меня направили в резерв, но я решил вернуться в свой первый батальон 756 стрелковой дивизии. К тому времени меня уже заменили незнакомым старшим лейтенантом. Однако просьбу вернуться в строй уважили. Нас с ним поменяли местами. Вы знаете, я до сих пор помню лицо этого человека. Он был несказанно рад, что уходит в резерв. Пожилой. Лет под пятьдесят. Наверное, жена и дети, подумал я.
В четыре утра начался бой, он шел долго, с переменным успехом. Спустя несколько часов из трех орудий одно подбили, второе лишилось расчета, погибли все пятеро ребят. Била лишь моя пушка. Вдруг перед ней разорвался снаряд. Второй упал позади. Я только успел подумать: «Взяли в вилку», как ударило в орудие. Взрывной волной вырвало прицел, он снес мне нижнюю челюсть. Тогда, правда, я этого не почувствовал. Показалось, будто ударили прикладом по голове. Я все переживал, как же я так близко фрица подпустил. Меня отбросило метра на три в траншею. Там уже лежал солдат с простреленной ногой, он подносил снаряды. Он-то и перевязал голову, вернее сказать, замотал ее бинтом от горла до самой макушки, так как из носа, ушей, шеи текла кровь. Сорвал повязки, потому что бинты не давали дышать. Поскольку у меня хорошая свертываемость крови, кровотечение остановилось. Тут подбежал знакомый старшина, которому я приказал до того рокового снаряда заменить погибший расчет, и стал кричать, что нужно бежать. Я показал ему, как привести в негодность единственную уцелевшую пушку, чтобы ей не смогли воспользоваться враги и, взвалив раненого солдата из траншеи, стал спускаться с пригорка.
Старшина прикрывал нас, отстреливаясь из двух автоматов одновременно. Вскоре на сопке появились немецкие автоматчики. С пригорка мы были, словно мишени в тире. Метров за пятнадцать до леса солдат за моими плечами резко дернул меня назад. Мы упали в рожь. С этого расстояния за высокими колосьями лежащих людей немцы уже не видели. Придя в себя, я стал тащить раненого волоком до места укрытия. В лес фрицы не совались, боялись засад, поэтому знал, как только попадем в рощу, мы спасены. В лесу выяснилось, что парня ранило вторично и опять в ноги. Ближе к вечеру поняли, что армия отступила, а мы остались в тылу врага. В укрытии провели двое суток. На третьи снова послышались звуки боя. Когда перестрелка чуть стихла, пошел разузнать, кто на хуторе, он примерно в километре находился от лесной опушки. Вновь пополз по ржаному полю.
Ранний рассвет, солнце только поднималось, ничего не видно. Когда подполз достаточно близко, увидел звезду на бляхе у какого-то старшины, тут я встал во весь рост и подошел к группе солдат. Знаками показал, что в лесу есть еще один раненый. Стал у них просить напиться, фляжку поднесли, а глотнуть не могу, горло повреждено, часть языка оторвана. Облили голову и грудь, чуть полегчало. Потом принесли того парня из леса, что я тащил. Нас погрузили на собачьи упряжки и повезли в полевой госпиталь. До этого я ни разу не видел носилок на маленьких колесиках, которые тянут пять-шесть дворняжек. В палатке врача в первый раз я потерял сознание. Очнулся на пару минут под крылом самолета. Военная санавиация перевозила тяжело раненых в корзинах, установленных под крылом ПО-2.
Госпиталь
— Привезли в Невель, — продолжает Василий Самойлов, — город, который не так давно освобождал. Пришел в себя от страшного крика, сколько лежал до этого без сознания не знаю. Кому-то из раненых принесли кислую рыбу, он взбунтовался. Понятно, кормили не деликатесами. Мне пищу вливали через трубочку. Чтобы поддержать силы, давали бульон, выписали сто граммов коньяка и столько же шоколада, его варили. Однако этого богатства было явно недостаточно. Тогда я отдал свой госбилет, куда записывали командирскую зарплату, медсестре и написал просьбу приносить с рынка яйца, сметану, молоко. Через месяц я смог подняться на второй этаж без помощи посторонних. Это тоже была победа! Вскоре нас погрузили в эшелоны и отправили в Свердловск в госпиталь восстановительной хирургии. Там врачи привели меня в божеский вид, сделали пластику лица, операцию на языке и гортани. Но самое страшное, я не мог говорить. Расстраивался ужасно. Даже плакал. Ведь я — учитель, а ни слова произнести не могу. Первые звуки начали получаться на восьмой месяц. Отдельно выговаривал р-р-р, а-а-а,
ы-ы-ы. Еще через пару месяцев стал выдавать целые слова, нечленораздельно, конечно. Мне и сейчас трудно произнести слово с несколькими согласными подряд, например, «нравы». Заговорил предложениями ровно через год после ранения. Меня признали инвалидом второй группы, негодным к службе, и выписали из госпиталя. ...Вы знаете, я ни разу не пожалел, что вернулся тогда в батальон, ни разу.
Двадцать лет спустя
Правда, своих однополчан после Победы увидел наш герой только двадцать лет спустя. Отгремел парад на Красной площади, и 150-ю ударную расформировали. Фронтовики разъехались по домам. Пробовал Самойлов найти бывших товарищей по оружию, но не получалось. Свидеться помог журнал «Работница», опубликовавший фотографию, где у победного знамени стоял бывший однополчанин Василия Петровича. Через редакцию журнала и всесоюзный комитет ветеранов удалось связаться с ветеранской организацией 150-й дивизии. Теперь бывшие однополчане, те, кто остался в живых, встречаются 31 апреля в память о взятии Рейхстага в Москве.
Дальнейшая жизнь Василия Самойлова была отдана просвещению. Он вернулся в Нарьян-Мар, на третий курс педучилища. Одновременно преподавал и получал образование сам. Здесь двадцатилетний артиллерист встретил свою супругу Марию Васильевну: они сидели за одной партой. Семья Самойловых переехала в Ому, где Василий Петрович до 1962 года возглавлял школу. А начинал карьеру молодой преподаватель учителем начальных классов. После войны нашлось время для продолжения образования: Василий получил дипломы двух педагогических факультетов, химико-биологического и географического. Четыре года Самойлов возглавлял Канино-Тиманское РОНО. За заслуги на поприще просвещения, которому Василий Петрович отдал 49 лет, награжден знаками отличника народного просвещения и отличника просвещения СССР.
Удивительно, но в судьбе Самойловых война и просвещение идут рука об руку уже третье поколение подряд. Отец нашего героя Петр Константинович Самойлов воевал в гражданскую, с 1922-го по 1952-ой преподавал в педагогическом училище. Внук Павел принимал участие в конфликтах в Нагорном Карабахе и Абхазии. Дочь Валентина окончила в Ульяновске графическое отделение института имени Герцена. Там же учится сейчас внучка Таисия. Другая, Юлия, преподает информатику и программирование в одной из гимназий Москвы. Будущий учитель, еще один внук Василия Петровича, Александр Самойлов, ныне студент педколледжа, в котором преподавали его дед и прадед.
Трое детей, восемь внуков и четыре правнука — такова большая семья фронтовика Василия Самойлова.